Егерь хорошо плавал, но ему пришлось проплыть порядочное пространство — толчок был настолько силен, что несчастную женщину отнесло далеко от берега. Ему, однако, удалось поймать ее за одну руку в ту минуту, как она вторично начала погружаться в воду. Он притянул ее к себе и медленно добрался с нею до берега. Не успел он еще достигнуть твердой земли, как уже бежали к ним по разным тропинкам люди. Страшный, потрясающий душу крик девушки был слышен как в индийском домике, так и в сенях замка. Лен, прибежавшая через розовый кустарник, видела, как ее госпожа чуть не погрузилась во второй раз в воду; из замка же лакеи сбежались как раз вовремя, чтобы вытащить на берег лишившуюся чувств Лиану.

Глава 27

Лен стояла на коленях на траве и поддерживала голову молодой женщины. Она громко кричала и плакала, когда молодая девушка глухим, прерывистым от слез голосом передавала лакеям все случившееся. Девушка сняла свой нарядный белый батистовый передник и нежно отирала им воду с лица и плеч своей госпожи. Это освежающее прикосновение и громкий плач ключницы скоро возвратили сознание молодой женщине.

— Тише, тише. Лен! — прошептала она, приподнимаясь. — Не нужно тревожить барона!..

С приветливою улыбкой протянула она руку своему избавителю, потом энергичным движением поднялась на ноги. Голова у ней кружилась.

Ей казалось, будто деревья гнулись под напором сильного ветра, дорожки вились причудливыми зигзагами, а кругом нее стелился такой туман, что она не решилась идти вперед. Однако Лиана пересилила себя и быстро направилась к замку. Дорогой она испуганно ощупала цепочку: слава Богу, важный документ не остался в пруду.

С каждым шагом головокружение исчезало, и она чувствовала себя все крепче; она шла скоро и изредка оборачивалась к сопровождавшим ее людям и прикладывала палец к губам, когда возглас негодования касался ее слуха.

В сенях суетилась прочая прислуга. Все знали, что случилось что-то неслыханное, но никто не мог сказать, что именно и где. Лакеи исчезли из сеней, страшный отдаленный крик услышан был в кухне и коридорах, кучер гофмаршала клялся, что видел собственными глазами, как его преподобие точно бешеный пронесся через усыпанную гравием площадку и исчез за северным флигелем… Ко всему этому из комнат баронессы беспрерывно доносился взволнованный, дрожащий от гнева голос гофмаршала, по временам прерываемый убеждающими или грозными словами молодого барона…

В это время Лиана переступила порог замка; ее лицо было бледно и неподвижно, как у восковой фигуры; с длинных кос на затканное серебром мокрое платье капала вода, а длинный шлейф ее оставлял за собою светлую полосу на мозаичном полу: она походила на русалку, явившуюся с морского дна за человеческой душой…

Она скрылась в колоннаде, и Ганна бросилась за ней в уборную; у девушки от страха волосы становились дыбом. До ее слуха долетели только обрывки того, что вошедшие с Лианой люди передавали друг другу, и она слышала восклицания гнева и озлобления.

Лиана переоделась с неестественною поспешностью. Она ничего не говорила, только зубы ее стучали от лихорадочной дрожи. Из дверей соседней комнаты доносился к ней резкий, крикливый голос неутомимого гофмаршала; можно было расслышать каждое его слово… Он с наслаждением осмеивал своих умерших братьев и их «бродяжническую» жизнь. Он коснулся самого отдаленного прошлого, чтобы доказать, какой длинный ряд горестей и оскорблений должен был по милости этих двух «сумасшедших» выносить он, настоящий сын своих отцов, олицетворение правил и добродетелей, присущих истинному дворянину.

На все возражения Майнау он отвечал презрительным смехом: что мог ему сделать этот раздраженный молодой человек, безостановочно шагавший взад и вперед по комнате.

Завтра он должен будет оставить Шенверт, и хотя они оба имели на него одинаковые права, но после всего обидного, что злой язык одного высказал сегодня другому, они не только не могли жить вместе, но не могли даже дышать одним воздухом. А что гофмаршал, как старший представитель рода Майнау, не уступит — это было несомненно.

Ганна, насколько возможно, старалась просушить густые косы своей госпожи и надела на нее черное домашнее платье. Взглянув на Лиану, она испугалась и задрожала — так страшно бледными казались от черного платья ее лицо и судорожно сжатые синеватые губы.

— Баронеса, не ходите туда! — умоляла ее со страхом горничная и невольно схватилась за платье молодой женщины, которая уже подходила к двери соседней комнаты.

Дрожащие, горячие пальцы коснулись удерживавшей руки и указали на дверь, выходившую на колоннаду. Горничная вышла и слышала, как заперли за ней задвижку.

— Надеюсь, ты не станешь отрицать, что у Лео проглядывает порядочная доза этой дурацкой крови. Он часто, к моему отчаянию, принимает этот «гениальный шик», который, к несчастию, привился к нашему когда-то почтенному, доблестному имени, — говорил гофмаршал. — Только строгое, благоразумное и богобоязненное воспитание может помочь тут. Еще раз повторяю, что в крайнем случае только железная рука деда может спасти его, и во что бы то ни стало это так и будет! И хотя бы ты стал заявлять о своих родительских правах во всевозможных судах — Лео мой и останется моим!.. Впрочем, у тебя есть кем заменить его, — твоим приемным сыном Габриелем! Ха-ха-ха!

В это время дверь отворилась, и Лиана вошла в гостиную; остановившись перед креслом старика, она сказала:

— Мать Габриеля умерла.

— Пусть она низвергнется в адскую пропасть! — в бешенстве крикнул гофмаршал.

— У нее была душа, как и у вас, а Бог милосерд! — воскликнула Лиана, и лицо ее покрылось румянцем. — Вы истинно верующий, господин гофмаршал, и знаете, что Он — праведный Судия… Если бы вы положили на весы ваше знатное происхождение, строгое исполнение обязанностей вашего звания, то всего этого было бы недостаточно… Где требуется приговор судьи — там есть и обвиняющий, а она предстоит теперь пред Ним, указывая на следы пальцев на своем горле…

Гофмаршал сидел сначала подавшись вперед и смотрел на молодую женщину с насмешливой улыбкой. При последних словах ее он откинулся назад; от овладевшего им ужаса лицо его исказилось: нижняя челюсть отвалилась, рот открылся, он походил на умирающего человека…

Майнау, стоявший на противоположном конце комнаты, теперь приблизился к Лиане; он, по-видимому, не слыхал ее последних слов, — изменившееся лицо и голос молодой женщины до того поразили его, что он, забыв борьбу, которую выдерживал за своего сына, забыл и кипевший в нем гнев… Он обнял ее и, привлекая ближе к свету лампы, хотел приподнять ее голову, но, коснувшись ее волос, с ужасом отдернул руку.

— Что это? — воскликнул он. — Твои волосы совершенно мокры! Что случилось с тобой, Лиана? Я хочу это знать.

— Баронесса больна! — воскликнул слабым голосом гофмаршал; он опять выпрямился и выразительным жестом указал на лоб. — Я сейчас это заметил по ее театральным движениям, а последние слова подтверждают, что твоя жена в нервном возбуждении и подвержена галлюцинациям. Пошли за доктором!

Лиана отвернулась с презрительною улыбкой и взяла руку Майнау.

— Ты все узнаешь, Рауль, позднее… Еще сегодня утром я намекнула тебе, что имею много грустного, что хотела бы передать тебе. Покойница в индийском домике…

— А, вот и опять галлюцинация! — весело засмеялся гофмаршал. — Но где же именно явилось вам это привидение?

— Перед дверью красной комнаты, господин гофмаршал. Один человек охватил руками тоненькую шейку бедной баядерки и сдавил ее так сильно, что она замертво упала на пол.

— Лиана! — воскликнул Майнау в страшной тревоге.

Он привлек ее к себе и положил ее голову к себе на грудь; он и теперь еще скорее готов был предположить внезапное помешательство у дорогого ему существа, нежели… допустить возможность покушения на убийство в его «благородном Шенверте».

Гофмаршал встал:

— Я ухожу, я не могу видеть помешанных людей.